Врачебное дело в России аптеки ленари

Первая русская аптека учреждена в Москве в 1581 году английским аптекарем Джемсом Френшаном, присланным в Россию королевой Елизаветой по просьбе Иоанна IV. Нужно думать, что ранее этого времени у нас не было аптек и аптекарей как специальных учреждений и лиц. Правда, в источниках упоминается еще в 1554 году о каком-то «Матюшке-аптекаре», но нет никаких указаний на его профессиональные знания и практику. Упоминается также о голландском аптекаре Аренде Клаузинде, прожившем в России 40 лет, и об аптекаре Николае Броуне, но о деятельности их также не сохранилось сведений, так что первым аптекарем, открывшим аптеку, приходится все-таки считать Джемса Френшана.
Аптека, устроенная Френшаном, имела очень ограниченный круг операций: она была предназначена только для нужд царского двора, за пределами которого продолжительное время не имела влияния. Это была в строгом смысле закрытая придворная аптека. Медикаменты для ее первоначального снабжения были вывезены из Англии. Впоследствии она пополнялась различными путями. Некоторые материалы приобретались в московских торговых рядах. Что касается западного ввоза, то он поддерживался первоначально иноземными врачами, привозившими с собой «аптекарские всякие лекарства и снасти балберские» (хирургические инструменты). Привоз этот настолько считался для врачей обычным и обязательным, что в 1599 году посольскому дьяку Василию Щелкалову показалось очень подозрительным отсутствие «трав лечебных» у новоприезжего английского доктора Вилиса, которому поэтому даже было отказано в приеме на царскую службу.

Врачебное дело в России Допетровская Русь

В XVI веке Врачебное дело в России находились в непосредственном общении с царем, но к концу века, когда специалистов врачебного знания стало несколько, они были подчинены особому боярину, который, по свидетельству Маржерета*, побывавшего в Москве в 1600—1601 г., назывался аптекарским боярином. Вокруг этого боярина собиралось то первое в России управление по медицинской части, которое известно под именем Аптекарского Приказа. Возникновение приказного управления вообще нужно отнести к концу XV столетия. Тогда же появились в Москве иноземные врачи, которые при повальной боязни ведовских дел, лихого зелья, порчи и т. п. не могли не привлекать к себе особого наблюдения.
'Французский офицер, в разное время командовавший наемниками и в России, и в Польше. и в Германии. Появляется как эпизодический персонаж в «Борисе Годунове» Пушкина.
Вполне достоверные сведения имеются о прибытии в Москву в 1485 г. немецкого врача Антона, а в 1490 г.— доктора Леона из итальянских евреев. О первом летописец рассказывает: «Врач некий немчин Онтон приеха к великому князю, его же в велицей чести держа велики князь; врачева же Каракучю царевича Даньярова да умори его смертным зелием за посмех. Князь же велики выда его сыну Каракучеву, он же мучив его, хоте дати на откуп; князь же велики не повеле, но веле его убити; они же сведше его на реку на Москву под мост, да зареза его ножом, яко овцу».
Не лучше была судьба другого врача, который лечил Ивана Ивановича, старшего сына великого князя Ивана Васильевича . «А болел он камчугом в ногах — говорит летописец об Иване Ивановиче — и видев лекарь жидовин мистр Леон, похвалялся рече великому князю Ивану Васильевичу, отцу его: яз излечу сына твоего от тоя болезни; а не излечу яз, и ты мене вели казнити смертною казнью. И кн. вел. няв тому веру, веле ему лечити сына своего... Лекарь же дасть ему зелие пити и жещи нача стькляницами по телу, вливая горячую воду; и от того ему бысть тягчае и умре. И того лекаря мистра Леона велел вел. кн. поима- ти и после сорочин сына своего повеле головы ссещи».
Эта жестокая расправа с первыми медиками была прямым следствием тогдашних понятий о могуществе сил, которыми управлял знахарь-врач и которыми он будто бы не хотел в данном случае воспользоваться на благо пациента.
В двадцатых годах XVI века при Василии Иоанновиче в Москве с успехом занимался практикой лекарь Марк из греков. Кроме Марка, были еще Николай Луев и Феофил. Оба эти врача лечили Василия Ивановича в 1534 году. После продолжительных, но безуспешных стараний со стороны врачей вел. кн. призвал к себе Луева и, напоминая ему о всех оказанных милостях, попросил «масть или иное что, чтобы на облегчение болезни». Луев с отчаянием сознался в своем бессилии: «А можно ли мне мертвого жива сотворити? За не же мне, Государь, богом не быти». Замечательно, что врач, сознавшийся в несостоятельности своего искусства, не подвергся трагической участи первых своих собратьев и удержал за собой прежнее положение при дворе.
Со смертью Василия Ивановича, давшего высокий пример гуманного отношения к придворным медикам, начинается новое направление во всем врачебном деле на Руси. В царствование его преемника Иоанна Грозного было приглашено немало врачей из Западной Европы.
Большая часть медиков того времени была прислана английской королевой Марией и королем Филиппом, с которыми с 1553 года завязываются оживленные сношения через Архангельск. В 1557 г. в' Россию прибыли с послом Антоном Дженкинсоном доктор Стэндиш и лекарь Ричард Эльмес. В это время в Москве был уже известен доктор Арнульф Линзей, которому, по свидетельству Курбского, государь «великую любовь всегда показывавше, обаче лекарства от него никакого приймаше». Доктор Линзей умер при сожжении Москвы крымским ханом Девлет Гиреем в 1571 г.
Известен еще доктор Елисей Бомелий, привезенный из Англии нашим посланником Савиным. «Честолюбивый, бесчестный и своекорыстный,— пишет о нем профессор Цветаев,— он старался поддерживать свое значение, действуя на суеверие и болезненную подозрительность Иоанна». Говорят, что Бомелий готовил для Грозного яды, от которых намеченные жертвы умирали в назначенную минуту. Жертвами его адского искусства пали Григорий Грязной, князь Иван Гвоздев-Ростовский и много других бояр. В Псковской летописи под 1570 г. записано: «...к царю немцы прислали немчина лютого волхва нарицаемого Елисея и бысть ему любим и в приближении». Уличенный в тайных сношениях со Стефаном Баторием, Бомелий был в 1580 г. публично сожжен в Москве.
При Борисе Годунове сношения с Западной Европой еще более усилились благодаря неустанным заботам его о просвещении России. Борис, привлекая к себе на службу иностранных художников и мастеров, старался в особенности о том, чтобы иметь хороших и надежных врачей... Все врачи Годунова были изгнаны из Москвы по смерти Лжедмитрия I, за исключением одного Давида Васмера, оставшегося в качестве лейб-медика ^аря Василия Ивановича Шуйского.
Боярин Аптекарского Приказа внимательно следил за врачами, за тем, «у всех ли у них меж себя совет и любовь и нет ли меж их какова несогласия». Составление лекарства «про великово государя» было обставлено большими строгостями и стеснениями. Самые материалы находились «особо в казенке за дьячьею печатью, и без дьяка в тое казенку нихто не ходить, да и лекарство то в той казенке... стоит в скляницах и в ящиках за печатями-ж, а входят де в тое казенку времянем только имать по рецептам лекарства з дьяком».
Составленное при подобных предосторожностях лекарство передавалось самым надежным боярам, которые относили его к государю. Бояре не только подносили царю лекарства, но еще их и «надкушивали».
Московские цари не ограничивались тем, что поили приближенных бояр лекарствами. Последним иногда приходилось пускать себе кровь вместе с больным государем.
Если цари пользовались врачебной помощью так широко, то царский терем, кажется, упорно и долго избегал соприкосновения с рациональной медициной. Главной причиной этого нужно считать сильное религиозное настроение женской половины царского семейства. Заздравные молитвы, заздравные милостыни были самым обыкновенным явлением. К молитве присоединялись еще традиционные средства теремного знахарства боярынь и комнатных баб, которые принадлежали к четвертой степени царицыных чинов наряду с постельницами. С течением времени терем растворился для иноземных врачей. Особенным гостеприимством пользовались врачи в случаях применения излюбленных русских средств, как, например, кровопускание. Первоначально при лечении цариц врачи были стеснены строгостями восточного этикета, создававшими условия, мало благоприятные для врачебных манипуляций. Любопытное в этом отношении сообщение находим у А. Мейерберга : «Раз, когда царица лежала в постели, она пожелала принять приглашенного врача в своей спальне, сумрачной по случаю занавешенных окон, чтоб ему было не видать ее, и подала ему для исследования правую руку, покрыв сначала жилу у ней самой тонкой тканью, а то обнаженную он мог бы осквернить своим прикосновением».
Услугами всех лиц медицинского персонала первоначально пользовались только царь и его семейство. Первые шаги вне дворцовой ограды приходилось иноземным врачам делать в боевом строю, отвоевывая каждую пядь позиции. Случалось даже, что милостивая заботливость царя о каком-нибудь больном сановнике вызывала челобитную «пожаловать царской милостью, не велеть ему лечиться у заморского дохтура», но время сделало свое дело, и Олеарий", обращаясь от эпохи Иоанна Грозного к своему времени, вынужден был заметить: «Многое из того, что писалось прежде о русских, в настоящее время уже не существует... в простом народе самым лучшим лекарством, даже в горячке, считается водка и чеснок; знатные же бояре начинают уже теперь обращаться за советами к немецким врачам... и употреблять прописываемые ими лекарства».
По свидетельству того же Олеария и других писателей, знатные вельможи в случае необходимости воспользоваться помощью придворного медика или медикаментами придворной аптеки должны были подавать челобитные об этом, и только по именным ответам государя на эти челобитные медики могли заняться лечением, а аптекари отпускать лекарство. Медики и аптекари обязывались исполнять подобное требование под страхом наказания.
Весьма вероятно, что порядок этот сложился отчасти вследствие того, что опасались занесения медиками прилипчивых болезней во дворец государя, а отчасти вследствие политических соображений о том, что медики, изолированные от влияния боярства, не могли сделаться грозным оружием боярской крамолы. Аптекарскому Приказу были подчинены все лица, имевшие какое-либо отношение к врачебному делу: доктора, лекари, окулисты, цырюльники, рудометы*”, гортанные мастера, костоправы, аптекари, алхимисты, лекарские и аптекарские ученики, а также травники. Кроме того, для делопроизводства были назначаемы дьяки, переписчики и переводчики. Случайно, кажется, в ведомство этого приказа были отнесены часовых дел мастера, знаменщики и брюкмейстеры.
Докторами в то время назывались лица, получившие высшее медицинское образование в заграничных университетах и лечившие всякие внутренние болезни. От
докторов строго отличались лекари, которые занимались исключительно хирургическими операциями и лечением наружных болезней.
Вообще тогда делили «лекарственную мудрость» на три статьи — «дохтуром    А
и обтекарем и лекарем, потому что дохтур совет свой дает и приказывает, а сам тому неискусен; а лекарь прикладывает и лекарством лечит и сам ненаучен, а об- текарь у них у обеих повар».
Еще в начале XV11 века в Аптекарском Приказе установился довольно сложный бюрократический порядок делопроизводства. Каждый акт врачебной деятельности иноземных докторов и аптекарей заносился на бумагу, в протокол. Прописывался рецепт, и дьяки должны были занести его, в переводе на русский язык, в особые записные книги.
В этих книгах обозначалось, кстати, от каких болезней врачует данное лекарство.
Что касается до материальной обеспеченности иноземных докторов, она прямо кажется баснословной. Так, Венделинус Сибелист, известный врач-дипломат Михаила Федоровича, получал 250 руб. годового жалованья да 72 рубля месячного корма — всего 1114 руб. в год. А рубль первой половины XVII века был почти в 14 раз ценнее современного .
Оклады докторов далеко превосходили размер жалованья и месячного корма всех выдающихся современных им русских государственных деятелей. Кроме того, врачи и другие специалисты получали еще дополнительное вознаграждение по разным случаям. Так, в 1660 г. царю Алексею Михайловичу «отворили жильную», и по этому поводу были даны: доктору Андрею Энгельгардту «кубок серебряный с кровлею позолочен весу 2 гривенки 41 золотник, бархату червчато- го 10 аршин, камки куфтерю 10 аршин, 40 Соболев в 100 рублев». Особые награды выдавались даже за кровопускание придворной челяди. Так, в 1661 и 1662 году лекарь Симон получил по сукну за то, что «отворил жильную кровь комнатным и иным людям».
Заезжие медики приобретали в России не одно богатство: некоторым из них удавалось получить высшие ученые степени. Первый подобный случай имел место в 1601 году, когда Борис Годунов дал докторский диплом Христофору Ритлинге- ру. Олеарий передает и другой случай возведения в докторскую степень при том же Борисе Годунове. Однажды, когда какой-то врач этого царя бил челом об отпуске в немецкий университет для получения докторской степени, царь спросил его: «Что это значит сделаться доктором и как получается звание?» Узнав, что звание это дается медицинским факультетом лицам, успешно выдержавшим испытание в науке, он сказал врачу: «Поездку ты можешь отложить и сохранить путевые издержки: я сам испытал твое искусство и хочу произвести тебя в доктора, я дам тебе такую большую грамоту, какой за границей не получишь».
Пользуясь многочисленными привилегиями, московские врачи проводили время в привольном безделии. Они обязаны были являться ежедневно в Аптекарский Приказ «с поклоном к боярину» и вопросом, «нет ли дела». Обычные занятия врачей состояли в осмотрах больных сановников, лечении кого-нибудь из них по указу царя, а главное — в лечении царской фамилии, которая к тому же прибегала к услугам медиков в последней крайности. Тем не менре приказные медики маскировали свое безделье и неизменно докладывали, что они проводят время в изучении книг, «чтобы лучше охранять здоровье его царского величества». Можно утверждать, что во второй половине XV11 века произошел крупный переворот во всей постановке врачебно-аптечного дела в Московской Руси: придворная медицина отделилась от общей; кроме царской аптеки, возникла другая, с вольною продажею медикаментов; была создана первая школа для обучения врачебному искусству; появились постоянные военно-полковые врачи, вольно-прак- тикующие и русские лекари, костоправы, алхимисты и т. п.
С первой половины XVII века Аптекарский Приказ организовал собирание многих лекарственных трав и кореньев в разных местах России. В качестве посредников между царской аптекой как центром заграничного врачебного знания и народным знахарством явились особые специалисты, так называемые помясы, или травники.
От помясов требовалась большая добросовестность во время сбора трав, приготовления их и отправки в приказ. В этом отношении все было регламентировано до мелочей. Приказным людям наказывалось: «...и над травниками и над кресть- яны смотреть на крепко, чтобы они ягоды и травы и коренье и цвет збирали с великим радением, а буде травники учнут травы и цветы и коренья збирать сплошно, и ты-б чинил наказанье: бил батогом».
За недобор наказывали тюрьмой, а также правежом. Растения, собиравшиеся травниками, служили для приготовления лекарств, настоек и духов. Производство настоек и духов представляло особую отрасль. Вот почему Аптекарский Приказ постоянно требовал присылки романеи  из Приказа Большого Дворца. Так, в 1672 году 20 мая было затребовано «5 ведр романеи доброй делать из тое романеи дух из сосновых вершин»; 28 мая снова «5 ведр романеи доброй делать из тое романеи дух из буквицы белой», 30 июня выписано «в водки и в духи 3 ведра романеи доброй» и т. п.
Затруднения, связанные с собиранием трав в отдаленных углах России, недобросовестность сборщиков, частые неурожаи трав, нередкие порчи их при пересылках на большие расстояния навели Московское правительство на мысль о разведении нужных растений в самой Москве. С этой целью устраивались аптекарские сады и огороды.
Впоследствии число садов и огородов значительно увеличилось. Культура аптекарских растений в них была настолько удачна, что многие травы были вычеркнуты из списков, по которым работали травники в провинции.
Царская аптека, щедро снабжаемая медикаментами иностранного привоза и отечественного сбора, с обилием материалов соединяла необычайную роскошь внешней обстановки.
Роскошь аптеки вполне соответствовала великолепию приказного помещения и его внутреннего убранства. Стены в приказном здании обивались лучшим английским сукном. О мебели дает некоторое представление известие, что, например, в 1676 г. были посланы в Аптекарский Приказ «из Посольского Приказу кресла костяные да стулец, покрыт бархатом красным». В том же году «взяты с Казенного Двора в Аптекарский Приказ часы столовые цена пятьдесят рублев, два зеркала хрустальных по пяти рублев зеркало».
Конечно, внешнее великолепие придворной аптеки имело некоторое политическое значение. Здесь служили иноземцы, а московское правительство всемерно старалось распускать слухи за морем «про великое жалованье к докторам и к лекарем и к ученым людям». Между тем будни аптекарской работы были неутешительны и далеко не гармонировали с наружным блеском убранства.
Аптекари обязаны были ежедневно находиться в аптеке «со второго часу утра до вечера». За каждый пропущенный день вычитался из их кормовых денег двухмесячный оклад. В случае же болезни кого-либо из царской семьи указывалось «по очереди дневать и ночевать».
Вся работа протекала под тяжким гнетом подозрительного недоверия.
Внутренний смысл подобного режима прекрасно объясняет Забелин : «Самовластная идея,— пишет он,— в самовластной же олигархической среде и не могла существовать иначе, как охраняя себя самою зоркою и мелочною подозрительностью. Ее друзья были еще очень слабы и потому очень изменчивы, а враги были очень сильны, сильны были всеобщим нравственным растлением, криводушием, коварством, изменою, предательством».
XVII век в то же время развертывает перед нами потрясающую картину ведовских процессов. Окрепшая центральная власть вступает в единоборство с знахарством. Борьба с ним становится государственным делом, монополией. Московская Русь в борьбе с ведунами пережила и повальный терроризирующий сыск, и пытки, и публичное сожжение обвиненных в чародействе. Побывать в тюрьме и вынести пытки приходилось всякому независимо от наказания, назначенного в конце сыска.
В 1606 г. встречаем дело по жалобам о порче будто бы людей посредством икоты. Из царской грамоты по этому делу узнаем, что приговоренного «на пытке пытали и огнем жгли, и на пытке три встряски были, и вкинули в тюрьму, и ныне де сидит в тюрьме». В 1632 г. псковским воеводам о литовских лазутчиках сообщается, будто бы в литовских городах «баба ведунья наговаривает на хмеле, который из Литвы в наши города возят, чтобы тем хмелем на люди навесть моровое поветрие», а потому воспрещается под страхом смертной казни покупать и продавать литовский хмель.
В 1654 г. была посажена в тюрьму вдова Матренка по доносу «гулящего чело-
века» Исачки. Этот последний проживал в Москве, «могилы копал и мертвых носил». Как-то он познакомился на кузнечном дворе с таким же малодушным к вину, как и он, Василием Чеглоковым, который пригласил своего нового приятеля к себе на квартиру. Живя у Василия, он непрерывно с ним пьянствовал. Результаты не замедлили сказаться. Как-то лег Исачко в подклеть и «почало де в подклети быть светло и после того темно, что мгла, и с избы драницы почало драть, и он де Исачко... из подклети вышел в конюшню и около де конюшни почал быть шум, и показался де ему лес великий и дубравы большие и люди многие земли толкут и сеют, а кажется, де, что на Девичьем поле... и он де Исачко из конюшни пришел в подклеть и лег на лавке, и почело ему видеться, что та женка Матренка показала себе правую руку и на персты дунула и в подклети почали быть луна и светлость, и виделось де ему, что многие косматые и сеют муку и землю».
Как ни очевиден был бред пьяного, тем не менее начался сыск, потому что гал- люцинант, допившийся «до косматого», нашел, что ему «учинялось такое привидение от тое вдовы Матренки и от ея плутовства».
Бывало и так, что, трезво понимая невыгоды конкуренции, один кабатчик обвинял другого в колдовстве. Например, в 1636 г. кабацкий откупщик Сенька Иванов заявил на кабацкого откупщика Петрушку Митрофанова: «Привез де тот Петрушка с поля коренье, неведомо какое, а сказал де тот Петрушка, от того де коренья будет у меня много пьяных людей». Немедленно коренье было перенесено в съезжую избу, а Митрофанов посажен в тюрьму.
Челобитчик обычно «слался» на определенных личностей, указывая на определенные факты, наконец, вообще ссылался на репутацию ответчика. Ответчик в свою очередь «слался» на то же самое. При «обыске» слались на всех, «на мала и на велика», при этом допрашивались «на посаде и в уезде игумны и православные попы, и всяких чинов служилые и жилецкие люди».
По делу «бабы ворожейки татарки» в 1630 г. к процессу было привлечено 36 человек; по делу Тимошки Афанасьева с сыном Ларькой в 1647 г.— 47 человек; в 1648 г. по делу Первушки Петрова — 98 чел.; в том же году по делу женки Дарьицы — 142 чел.; в 1649 г. по делу женки Анютки Ивановой — 402 чел.; по делу Умая Пиамордина в 1664 г. было допрошено 1452 сумских жителя!
С таким же беспощадным отношением к колдунам встречаемся и в последующее время. Уже в Воинских артикулах, изданных в 1717 г. при Петре Великом, воспрещаются разные виды колдовства под угрозою тяжких наказаний. А по закону Анны Иоанновны от 25 мая 1731 г. сожжению придан характер общей меры как для колдунов, так и обращающихся к ним за помощью. Девятнадцатому столетию чуждо судебное преследование колдунов, но в недрах народных время от времени и теперь совершаются кровавые расправы. Эти последние представляют прискорбную дань невежеству, которое упорно оберегает старинное изуверство.
Беспощадной жестокостью веет от затронутого нами времени, но если вникнуть в текущую действительность с расстрелами сотен людей без суда и следствия, то... предпочтение нужно отдать XVII столетию. В самом деле, каким именем назвать кровавые подвиги современных карателей, если вспомнить, что в 1647 г. воевода Григорий Семенович Хитрово, имея под рукой не исполненный указ на имя своего предшественника о сожжении «мужика Терешки с женкой Агафьицей», не решился сжечь людей и попросил нового указа. Что можно вообще сказать о наших днях, когда местными сатрапами отвергаются кассационные жалобы, и ходатайства о высочайшем смягчении участи осужденных к смертной казни даже не доводятся до Государя, между тем как в 1668 г. Алексею Михайловичу была подана челобитная на то, что женщина «без государева указа и без розыску пытана».

Н. Я. НОВОМБЕРГСКИЙ